в начало

предыдущая глава

20.

И тут среди этого разговора голубая тень упала на порог, и все сразу же отпрянули: Иисус стоял на пороге, с израненными ногами, в перепачканной грязью одежде, с неузнаваемо изменившимся лицом. Кто это? Ласковый Учитель или свирепый Креститель? Кручеными косами ниспадали на плечи его волосы, кожа выгорела на солнце и задубела, щеки запали, увеличившиеся глаза, казалось, занимали теперь все лицо, а правая рука была с силой сжата в кулак. Точь-в-точь таким был кулак Крестителя, такими были его волосы, щеки, глаза. Ученики молча уставились на него, разинув рты. Казалось, двое их соединились в одном теле.

«Это он убил Крестителя, — подумал Иуда и посторонился, уступая дорогу взволнованному пришельцу. — Он. Он.»

Иуда наблюдал, как Иисус переступил через порог, как смерил строгим взглядом каждого, как закусил губу...

«Все забрал у него, все... — подумал Иуда. — Взял его тело. Но взял ли его душу и его гневное слово? Сейчас он отверзнет уста, и мы узнаем это...»

Некоторое время все молчали. Даже воздух в таверне стал другим. Хозяин забился в угол и, широко раскрыв глаза, смотрел на Иисуса. А тот медленно шел вперед, закусив губу, со вздувшимися на висках жилами. И вдруг раздался хриплый, гневный голос, повергший учеников в трепет: это был не его голос, но голос грозного пророка Крестителя:

— Уходить собрались?

Никто не ответил. Каждый старался спрятаться за спину другого.

— Уходить собрались? — снова грозно спросил Иисус. — Отвечай, Петр!

— Учитель, — сказал тот голосом, в котором была растерянность, — Учитель, Иоанн услыхал в сердце своем твои шаги, и мы собрались уже выйти тебе навстречу...

Иисус нахмурил брови. Горечь и гнев охватили его, но он нашел в себе силы совладать с ними.

— Пошли, — сказал Иисус и повернулся к двери. И тут он увидел Иуду, который стоял в стороне и смотрел на него своими жестокими голубыми глазами.

— Ты тоже с нами, Иуда? — спросил Иисус.

— Я не оставлю тебя, ты же знаешь. До самой смерти.

—    Этого мало. Слышишь? Мало! И после смерти тоже. Пошли.

Из-за бочек выскочил забившийся туда хозяин таверны.

— Всего хорошего, ребята! — воскликнул он. — Хорошо, что все прояснилось! Счастливого пути, галилеяне! Как попадете в Рай — чего вам от души желаю! — не забудьте про вино, которым я вас потчевал! И про головку!

— Даю тебе слово, — ответил Петр с серьезным выражением лица, на котором было огорчение.

Ему стало стыдно, что он солгал со страху, а Учитель, несомненно, понял это, потому как гневно нахмурил брови. «Эх, Петр, малодушный лгун и предатель! — мысленно ругал он сам себя. — Когда же ты наконец станешь человеком?! Когда научишься преодолевать страх?! Когда перестанешь вращаться то в одну, то в другую сторону словно ветряная мельница?!»

Они все еще стояли у входа в таверну, ожидая, куда. поведет их Учитель, но тот неподвижно застыл, слушая доносившуюся из-за Давидовых врат тягостную, заунывную мелодию, издаваемую высокими, надрывными голосами. Это были прокаженные, валявшиеся во прахе и простиравшие к прохожим обрубки своих рук, тихо напевая о величии Давидовом и о милосердии Бога, наславшего на них проказу, чтобы здесь, на земле, искупили они грехи свои и когда-то в грядущей жизни солнцем засияли в вечности их лица.

Скорбь охватила Иисуса, и он повернулся к городу. Лавки, мастерские, таверны были открыты, улицы полны людей. Как спешили, как кричали они, как обильно поднимались над ними испарения их пота! Грозный гул исходил от лошадей, людей, труб, барабанов. Страшным зверем предстал пред ним этот священный город, больным зверем, утробу которого заполняют проказа, безумие и смерть.

Улицы гудели все сильнее и сильнее, люди торопились.

«К чему эта спешка? Куда они торопятся? — подумал Иисус и вздохнул. — Все, все они торопятся в ад!»

Волнение охватило его. А может быть, его долг остаться здесь, в этом человекопожирающем городе, взойти на кровлю Храма и возглашать: «Покайтесь! Пришел День Господень!»?

«О, как нуждаются эти несчастные, запыхавшиеся, снующие туда-сюда по улицам люди в. покаянии и утешении беспечных рыбаков и пахарей из Галилеи! Останусь здесь и здесь провозглашу погибель земли и Царство Небесное!»

Не в силах больше скрывать мучившую его боль, Андрей подошел к Иисусу и сказал:

— Учитель, они схватили Крестителя и убили его!

— Не беда, — спокойно ответил Иисус. — Он успел исполнить свой долг. Теперь дело за нами, Андрей.

И, увидав, что глаза старого ученика Предтечи наполняются слезами, добавил, ласково потрепав его по плечу:

— Не кручинься, Андрей. Умирает только тот, кто не успел стать бессмертным. А он успел: Бог дал ему время.

Произнеся эти слова, он почувствовал внутреннее озарение: воистину все в этом мире зависит от времени, которое дает созреть всему. Если есть достаточно времени, то человеческую грязь внутри себя можно преобразовать в дух и тогда незачем бояться смерти; если же времени не хватило, тогда все пропало...

«Боже мой, — мысленно взмолился Иисус, — Боже мой, дай мне время... Теперь только об одном прошу Тебя: дай мне время...»

Он чувствовал внутри себя ещё слишком много грязи, чувствовал себя еще слишком человеком: он был еще подвластен гневу, страху, ревности. Он вспомнил о Магдалине, и взгляд его затуманился. А еще вчера вечером, когда он тайком поглядывал на Марию, сестру Лазаря...

Иисус покраснел, ему стало стыдно, и он тут же принял решение:

«Уйду из этого города, час моего убиения еще не пришел, я еще не готов... Боже мой, — снова мысленно взмолился он, — дай мне время. Время, и ничего больше...»

Он кивнул ученикам и сказал:

— Возвращаемся в Галилею, товарищи. Во имя Бога!

Словно уставшие и изголодавшиеся кони, которые возвращаются к желанным Яслям, спешили теперь ученики к Геннисаретскому озеру. Впереди снова, как всегда, бодро насвистывая, шагал рыжебородый Иуда. Впервые за многие годы на душе у него было так радостно. Суровость Учителя, его лицо и голос теперь, после возвращения из пустыни, были очень по сердцу Иуде.

«Он убил Крестителя, — все время мысленно повторял рыжебородый. — Он вобрал его в себя, агнец и лев соединились, стали единым целым. Может, и вправду Мессия есть агнец и лев, как прадавние чудища?» - Он шагал впереди, насвистывая, и все ожидал.

«Нет, не может этого быть. В одну из этих ночей по пути к озеру он отверзнет уста, заговорит и откроет нам тайну: что делал в пустыне, видел ли Бога Израиля, говорил ли с Ним. Вот тогда я и приму решение».

Прошла первая ночь. Иисус молча смотрел на звезды, а вокруг него спали усталые ученики, и только голубые глаза Иуды искрились в темноте: оба они бодрствовали друг против друга, не проронив ни слова.

На рассвете они снова отправились в путь, оставили позади камни Иудеи и вступили на белые земли Самарии. Одиноко стоял колодец Иакова, поблизости не было ни одной женщины, которая набрала бы воды и дала им напиться. Спешно миновали они вероотступническую землю, и вот уже впереди показались желанные горы укрытый снегами Хермон, ласковый Табор, святой Кармил.

День потускнел. Онп улеглись под густоветвистым кедром, и смотрели, как исчезает солнце, а Иоанн читал ве­чернюю молитву.

«Отвори нам врата Твои, Господи! День клонится к закату, солнце садится, солнце исчезает. Мы пришли ко вратам Твоим, Господи, отвори нам. Вечный, мы молим Тебя: "прости нас, Вечный, мы молим Тебя: помилуй нас. Вечный, спаси нас!»

Воздух был темно-голубым, небо уже утратило солнце, но еще не обрело звезды и, лишенное убранства, склонилось над землей. В этом неопределенном полумраке белели упершиеся в землю изящные, с длинными пальцами руки Иисуса. Вечерняя молитва все еще звучала и творила внутри него. Он слышал, как руки людские в страхе и отчаянии стучались во врата Господни, но врата не отворялись. Люди все стучали и кричали. Что кричали они?

Пытаясь разобрать голоса, он закрыл глаза. Дневные птицы уже возвратились в свои гнезда, ночные еще не проснулись, людские селения были далеко — сюда не долетал ни человеческий крик, ни собачий лай, а ученики его шептали вечернюю молитву, но были уже сонны, и святые слова беззвучно канули внутри них. Иисус же слышал, как внутри него стучатся во врата Господни — в сердце его. Стучатся в его горячее человеческое сердце и кричат:

— Отвори нам! Отвори! Спаси нас!

Грудь Иисуса вздымалась, словно и сам он стучался, умоляя сердце свое раскрыться. И среди этой внутренней борьбы, когда ему казалось, будто он пребывает в полном одиночестве, он вдруг почувствовал, что кто-то смотрит на него сзади. Он обернулся. Холодно горящие глаза Иуды впились в него. Ужас объял Иисуса. Неукротимым гордым зверем был этот рыжебородый. Из всех учеников он был самым близким и самым далеким. Казалось, никому другому не должен он был давать объяснений — только одному Иуде. Он протянул вперед правую руку:

—    Взгляни, брат Иуда. Что у меня в руке?

Рыжебородый вытянул шею, пытаясь разглядеть в полумраке.

— Ничего, — ответил он. — Ничего не вижу.

— Сейчас увидишь, — сказал Иисус и улыбнулся.

— Царство Небесное, — сказал Андрей.

- Зерно, — сказал Иоанн. — Помнить, Учитель, что сказал ты, когда впервые открыл уста и заговорил перед нами у озера? «Вышел сеятель сеять семя свое...»

— А ты что скажешь, Петр? — спросил Иисус.

— Что тут сказать, Учитель? Если спросить глаза, ничего. Если спросить сердце — все. Между этими двумя пределами колеблются мысли мои.

— А ты, Иаков?

— Ничего. Извини, Учитель, но у тебя в руке ничего нет.

— Смотрите! — воскликнул Иисус и рывком поднял руку вверх.

Рука поднялась и столь же стремительно опустилась вниз, приведя учеников в ужас. Иуда побагровел от ра­дости, все лицо его сияло. Он схватил руку Иисуса и поцеловал ее.

— Учитель, я видел! Видел! В руке твоей секира Крестителя! — воскликнул Иуда и тут же разозлился сам на себя за то, что не смог скрыть радости. Он отпрянул и прислонился к стволу кедра.

И тогда раздался спокойный, суровый голос Учителя:

— Он принес ее мне и оставил у корней сгнившего древа. Для того он и был рожден, чтобы принести ее мне. Ничего больше он не мог. Я пришел, нагнулся и взял секиру. Для того я и был рожден. А теперь начинается исполнение моего долга — повергнуть наземь гнилое древо... Мня себя женихом, я держал во длани моей расцветшую ветвь миндаля, но я был дровосеком. Помните, как мы ходили всюду по Галнлее и возглашали, танцуя:

«Земля прекрасна, земля и небо суть одно, ныне расцветет Рай и мы вступим в него!» Это был сон, товарищи, теперь же мы проснулись.

— Стало быть, нет Царства Небесного? — испуганно воскликнул Петр.

— Есть, Петр, есть, но пребывает оно внутри нас. Внутри нас — Царство Небесное, а вокруг нас — Царство Лукавого. Два эти царства воюют друг с другом. Война! Война! Первый наш долг — повергнуть долу этой секирой Сатану.

— Какого Сатану?

— Мир, окружающий нас. Мужайтесь, товарищи, — не на свадьбу, но на войну позвал я вас. Простите меня: я и сам того не ведал. Но тот из вас, кто будет думать о жене, детях, полях и собственном счастье, — да удалится! В этом нет позора. Пусть он примет решение, спокойно простится с нами и ступает себе своей дорогой. Еще не поздно.

Он умолк и одного за другим обвел взглядом товарищей. Никто не двинулся с места. Вечерняя звезда кати­лась вниз за ветвями кедра, словно крупная капля воды. Ночные птицы просыпались, встряхивая перья. С гор дул свежий ветерок.

И вдруг среди этого ласкового вечера встрепенулся Петр.

— Куда ты, туда и я, Учитель! — воскликнул он. — Буду сражаться вместе с тобой до самой смерти.

— Ты изъясняешься высоким слогом, Петр, и это мне не нравится. Мы вступаем на трудный путь, Петр. Люди набросятся на нас — разве есть им дело до собственного спасения? Разве когда-нибудь было так, чтобы пророк поднялся спасать народ, а народ не побил его камнями? Мы вступаем на трудный путь, так что, Петр, стисни зубы покрепче, чтобы душа не выскочила. Плоть слаба, не верь ей... Слышишь?! Я к тебе обращаюсь, Петр!

На глазах у Петра выступили слезы.

— Ты не доверяешь мне, Учитель? — тихо пробормотал он. — Знай же, что я, не вызывающий у тебя дове­рия, в один прекрасный день умру за тебя.

Иисус протянул руку и ласково потрепал Петра по колену.

— Может быть... Может быть... — тихо сказал он. — Прости меня, Петр, дорогой мой. Затем он обратился к остальным:

— Иоанн Креститель крестил водой, и за это его убили. Я буду крестить огнем и нынешней ночью прямо говорю вам это, чтобы вы знали про то и не сетовали, когда наступят черные дни. Прежде чем повести вас, я говорю, куда мы направляемся: к смерти, а после смерти — к бессмертию. Таков наш путь. Вы готовы?

Ученики пребывали в состоянии оцепенения. Этот голос был суров. Он больше не играл, не смеялся, а призывал к оружию. Стало быть, чтобы попасть в Царство Небесное, нужно пройти через смерть?

Неужели нет другого пути? Они были простыми, бедными работягами, к тому же необразованными, а мир был богат и всесилен, — разве они могут тягаться с ним? Если бы ангелы явились с неба помочь им! Но никто из них никогда не видел, чтобы ангел ходил по земле и помогал убогим и гонимым. Поэтому они молчали и тайком все думали промеж себя, сколь велика ожидающая их опасность. Иуда искоса поглядывал на них и горделиво посмеивался: только он один не думал об опасности. Он отправлялся на войну, презирая смерть, и не заботился не только о собственном теле, но даже о собственной душе: великая страсть владела им, и погибнуть ради нее было для Иуды большим счастьем. Первым отважился заговорить Петр.

— А ангелы спустятся ли с неба нам на помощь? — спросил он.

— Мы сами ангелы Божьи на земле, Петр, — ответил Иисус. — Других ангелов нет.

— Стало быть, мы сами свершим все это? Не так ли, Учитель? — спросил Иаков. Иисус поднялся. Брови его вздрагивали.

— Уходите! — крикнул он. — Оставьте меня!

— Я не оставлю тебя одного, Учитель! — воскликнул Иоанн. — Я буду с тобой до смерти!

— И я тоже, Учитель. — С этими словами Андрей бросился к ногам наставника и обнял его колени.

Две крупные слезы скатились с глаз Петра, но он промолчал. А Иаков только опустил голову — он был на­стоящий молодец и стыдился проявления чувств.

— А ты, брат мой Иуда? — спросил Иисус, видя, что рыжебородый молча, угрюмо смотрит на них.

— Я не бросаю слов на ветер, — резко ответил тот. — И не плачу, как Петр. Пока рука твоя держит секиру, я буду с тобой. Бросишь ее — и я тебя брошу. Ты ведь знаешь — я следую не за тобой, а за секирой.

— И не стыдно тебе так разговаривать с Учителем? — сказал Петр. Но Иисус только обрадовался:

— Иуда прав. Я тоже следую за секирой, товарищи! Все расположились на земле, прислонившись к кедру. Звезды заполнили небо.

— С этого мгновения мы поднимаем стяг Божий и отправляемся на войну, — сказал Иисус. — Звезда и крест вышиты на стяге Божьем. В добрый час!

Все молчали. Они приняли решение, и сердца их исполнились мужества.

— Я снова буду говорить с вами притчами, — обратился Иисус к ученикам, которых уже поглотила темнота. — Вот вам последняя притча, перед тем как мы вступим в сражение. Знайте, что земля покоится на семи колоннах, колонны— на воде, вода — на облаке, облако — на ветре, ветер   на грозе, гроза - на громе, а гром лежит у ног Божьих, словно секира.

— Я не понимаю, Учитель, - сказал Иоанн и покраснел.

— Ты поймешь эти, когда состаришься, удалишься от­шельником на остров, небеса разверзнутся над тобой и мысли твои запылают пламенем, Иоанн, сыне грома! — ответил Иисус, ласково потрепав по волосам любимого ученика.

Он умолк, ибо впервые осознал столь отчетливо, что есть гром Божий. Секира, лежащая у ног Божьих. Секира, от которой тянется вереница взаимозависимости — гроза, ветер, облако, вода и вся земля. Годы прожил он с людьми и годы — со Святыми Писаниями, и никто не разъяснил ему страшную тайну. Какую тайну? Что гром есть Сын Божий, Мессия. Он и придет очистить землю.

— Соратники, — сказал Иисус, и в это мгновение Петр заметил, как во тьме на челе его вырастают, словно рога, два языка пламени. — Соратники, вы знаете, что я ходил в пустыню встречаться с Богом. Я мучился от голода и жажды, горел в огне и сидел, скорчившись, на камне, призывая Бога явиться. Демоны бились надо мною, словно валы, которые сталкиваются друг с другом, разбиваются в пену и откатываются обратно. Вначале — демоны тела, затем — демоны разума и, наконец, самые могущественные — демоны сердца. Но словно стальной щит держал я перед собой Бога, и песок вокруг меня покрывался обломанными когтями, зубами и рогами. И тогда мощный глас раздался вверху надо мной: «Встань! Возьми секиру, принесенную тебе Предтечей, и руби!»

— И никто не спасется? — воскликнул Петр. Но Иисус не слышал его.

— Длань моя отяжелела в тот же миг, словно кто-то вложил в нее секиру. Я поднялся, и, пока поднимался, снова раздался глас: «Новый потоп разразится, Сыне Плотника, но уже не водный, а огненный. Сооруди новый Ковчег, избери святых и введи их в оный!» Избрание началось, товарищи, Ковчег готов, дверь его открыта — входите внутрь!

Все пришли в движение, засуетились и столпились вокруг Иисуса, словно он и был Ковчегом, в который над­лежало войти.

— И вновь раздался глас: «Сыне Давидов, как только языки пламени улягутся и Ковчег пристанет в Новом Иерусалиме, взойди на престол предков своих и властвуй над людьми! Старая земля исчезнет, старое небо исчезнет, новое небо будет простираться над главами святых, и звезды засияют в семь крат более — в семь крат более и очи людские».

— Учитель! — снова воскликнул Петр. — Да не умрем мы, не узрев этого дня, не воссев по обе стороны престо­ла твоего, — все мы, твои соратники!

Но Иисус не слышал его. Углубившись в огненное созерцание пустыни, он продолжал:

— И в последний раз раздался глас над главой моей:

«Сыне Божий, прими мое благословение!»

Все звезды уже высыпали на небо и совсем низко по­висли в ту ночь между небом и людьми.

— С чего мы начнем наш поход, Учитель? — спросил Андрей.

— Бог сотворил тело мое, взяв землю из Назарета, — ответил Иисус. — Стало быть, мой долг отправиться сражаться перво-наперво в Назарет. Там тело мое должно начать свое претворение в дух.

— А затем — в Капернаум спасать наших родителей, — сказал Иаков.

— А затем — в Магдалу, дабы взять в Ковчег и злополучную Магдалину, — предложил Андрей.

— А затем — по всему свету! — воскликнул Иоанн, раскрыв объятия, словно принимая в них Запад и Восток. Слушая их, Петр засмеялся:

— А я вот подумываю о нашем брюхе. Чем мы будем питаться в Ковчеге? Поэтому предлагаю взять с собой только животных, пригодных в пищу. К чему нам, клянусь Богом, львы да мошкара?

Он был голоден, и помыслы его были устремлены лишь к еде. Все засмеялись.

— Одна только пища у тебя на уме, а речь идет о спасении мира, — урезонил его Иаков.

— У всех вас на уме то же самое, только вы про то помалкиваете, — возразил Петр. — У меня же что на уме, то и на языке, все равно, хорошее или плохое. Куда мои помыслы — туда и я. Потому злые языки и зовут меня ветряной мельницей. Разве я не прав, Учитель?

Лицо Иисуса смягчилось, он улыбнулся. Старая притча пришла ему на ум.

— Был некогда раввин, желавший найти человека, который умел бы мастерски играть на трубе, чтобы звуками ее созывать верующих в синагогу. И вот объявил он, что созывает умелых трубачей, дабы испытать п выбрать наиболее, достойного. Пришли к нему пятеро лучших трубачей, и каждый показал свое искусство. Как закончили они играть, стал раввин спрашивать их одного за другим: «О чем ты думаешь, дитя мое, когда дуешь в трубу?» Один сказал: «Я думаю о Боге». Другой сказал:

«Я думаю о спасении Израиля». Третий сказал: «Я думаю о голодных бедняках...», а четвертый — «Я думаю о вдовах и сиротах..». Только пятый, самый невзрачный, молча стоял позади всех в углу. «А ты, дитя мое, о чем ты думаешь, когда дуешь в трубу?» — спросил раввин. «Старче, — ответил тот, покраснев, — я беден и необразован, а у меня четыре дочери, которым я не в состоянии дать приданое, чтобы бедняжки вышли замуж. Когда я играю на трубе, то думаю вот что: "Боже, ты видишь, как я тружусь для тебя изо всех сил: пошли же четырех женихов моим дочерям!"» «Прими мое благословение! — сказал раввин. — Я выбираю тебя». Иисус засмеялся и сказал, обращаясь к Петру:

— Прими мое благословение, Петр, — я выбираю тебя. Еда на уме — еда и на языке. Бог на уме — Бог и на языке: вот это по-честному! Поэтому тебя и называют ветряной мельницей, но я выбираю тебя. Ты — ветряная мельница, которая будет молоть зерно ради хлеба, кото­рым насытятся люди.

У них был кусок хлеба. Иисус взял его и разделил. Каждому досталась какая-то кроха, но Учитель благословил ее, и они утолили голод. А затем положили друг другу голову на плечо и уснули.

Ночью все спит, отдыхает и растет — камни, вода и души людские. И когда утром товарищи проснулись, души их выросли и заняли все тело. Тела их наполнились радостью и уверенностью.

В путь они вышли еще до рассвета. Воздух был прохладен. На небе, которое выглядело уже по-осеннему, собрались облака. Запоздавшие журавли пролетели, направляясь к югу и ведя за собой ласточек. Товарищи шагали налегке, земля и небо соединились в их сердцах, и даже самый ничтожный камешек сиял, исполненный Бога.

Иисус одиноко шагал впереди. Он целиком ушел в раздумья, уповая только на милость Божью. Он знал, что теперь сжег за собой корабли и возврата назад уже не было. Судьба увлекала его вперед, он следовал за ней.

Как Бог решил, так и будет! Его ли это судьба?

Вдруг он снова услышал таинственные шаги, которые вот уже столько времени неумолимо следовали за ним. Он напряг слух, прислушался. Да, это были они: быстрые, тяжелые, решительные. Но теперь они ступали не позади, а впереди, и вели его за собой...

«Так лучше, — подумал он. — Так лучше. Теперь я уже не собьюсь с пути...»

Он обрадовался и ускорил шаг. Ему показалось, что эти стопы спешили, и он пошел быстрее. Он шел вперед, спотыкаясь о камни, перепрыгивая через канавы. Он спешил. «Идем! Идем!» — шептал он своему невидимому вожатому и шел вперед.

И вдруг вскрикнул, почувствовав в руках и ногах страшную боль, словно их пронзили гвоздями, и опустился на камень. Холодный пот витыми струйками бежал по его телу... На какое-то мгновение в голове помутилось, земля провалилась под ногами и вокруг раскинулось темное, дикое, пустынное море. Только какая-то маленькая красная лодочка с туго раздутым парусом отважно плыла по волнам. Иисус смотрел на нее, смотрел  и улыбался. «Это сердце мое, — прошептал он. — Это сердце мое...»

Затем в голове снова прояснилось, боль утихла, а когда ученики подошли к нему, то увидели, что он сидит на камне и улыбается спокойной улыбкой.

— Пошли! Быстрее! — сказал он и поднялся.

дальше